Останкинские истории Владимира Орлова
«В Останкине, как известно, живут коты, псы, птицы, тараканы, люди, демоны, ведьмы, ангелы, привидения, домовые и иные разномыслящие существа.»
Владимир Орлов, «Шеврикука», Останкинские истории
Владимир Орлов — один из самых московских писателей. Его книги полны точных деталей, наблюдений, а главное, полны любовью к Москве. Свой цикл исследований московских мест в книгах Владимира Орлова я начну, конечно, с Останкинских историй. Сразу отмечу, что сам я не имею отношения к писателю Владимиру Орлову, хотя и его однофамилец. Я всего лишь преданный его читатель, который со школьных лет очарован его волшебной прозой и его любовью к Москве.
Останкинские истории
В цикл Останкинских историй Владимира Орлова обычно включают, обычно, три книги:
- «Альтист Данилов«
- «Аптекарь«
- «Шеврикука, или любовь к привидению»
Четвёртая книга — «Камергерский переулок» может быть отнесена к Останкинским историям лишь общим складом повествования, поскольку действие происходит уже в центре Москвы у нового дома писателя. Есть ещё небольшой ранний рассказ «Что-то зазвенело», в котором впервые появляются останкинские домовые.
Сам Орлов жил в Останкино в доме 21 по 2-й Новоостанкинской, о чем свидетельствует справочник Союза Писателей СССР за 1970 год.
Книги Орлова сложно отнести к какому-либо жанру. Их, конечно, сравнивают с «Мастером и Маргаритой», впрочем зло добавляя для бедных. Одно только можно сказать, что как и в Мастере все московские места узнаваемы и живые. Их можно назвать Энциклопедией московской жизни 1970-2000х годов. Часто в них описана «низкая сторона» жизни, но это именно та сторона, с которой и приходится иметь дело жителю Москвы.
Многие идеи романов писателя явно опережают своё время. Так роман Аптекарь это не только роман о природе любви, но и еще размышление можно ли любовь разделить не на три, а на ещё более мелкие и неравные части наподобие паёв акционерного общества. А идея шеринговой экономики проката «Палаты Останкинских Польз явно опередил своё время.
Но мне конечно милее всего то, что почти все места действия можно найти и прогуляться по ним. А привидения из Останкинских историй выглядят живыми.
Из жизни привидений
В книгах Владимира Орлова обычная московская окраина становится местом неземных страстей и волшебных событий. Останкино считается местом «нехорошим». Не перечислить странных легенд и сочинённых историй разной степени нелепости про Останкино. И Останкинские истории лишь добавили Останкину мистического флёру.
В книгах Владимира Орлова наряду с героями книг «живут» классические привидения и домовые. Но насколько реальны ли эти привидения? Вот что говороит об этом сам Владимир Орлов в Шеврикуке. Напомню, что Шеврикука создал призрак Фруктова, и призрак этот немного был расстроен тем, что он призрак.
«Ну что вы расстраиваетесь, Анатолий Федорович! — укорял Фруктова или успокаивал Куропятов. — И что из того, что вы ощущаете себя тенью или даже призраком? А кто из нас, прошу ответить, не тень или не призрак?» Фруктов промычал в ответ. «Я?! — возрадовался Куропятов. — Это оттого, что я упитанный и посещаем плотными дамами? Для них я, может, и не призрак. А для большинства-то людей я именно призрак. В лучшем случае. А в ординарном обыкновении я для них вообще никто. Ничто. Да, мы всегда жили и живем с призраками и привидениями. И прекрасно. Душа в душу. Кто такие Наташа Ростова или Анна Каренина? Они и есть призраки. А тем не менее для меня эта Наташа куда реальнее, чем Надька Чесункова из сто девятой квартиры. Ну да, та, что меховщица… Или двенадцать цезарей, описанных Светонием. Или Бонапарт. Или Иосиф Виссарионович… Или император Николай со своими детьми и домочадцами… Или Распутин… Вы говорите: они жили. А вы их видели? Вы им в долг давали? Они вам вернули? То-то и оно! Жили они или не жили, какое имеет значение? Мы с ними живем! Они для нас с вами живее всех живых!» «Кощунственное отношение к текстам пролетарского классика!» — запечатлелось в мозгу Радлугина. Но некому было о запечатленном доносить. «А Василий Иванович с Петькой? А Штирлиц с Мюллером? А все эти в телевизоре? — продолжал Куропятов и вновь радовался произносимым им истинам. — От них куда больше житейской ощутимости, чем от пенсионеров Уткиных, варящих теперь на даче яблочные соки!
Улица Кондратюка
Начнём, пожалуй, с небольшой Останкинской улицы Кондратюка. Она упоминается в Останкинских историях Орлова 41 раз! Тут живут многие его герои и происходят многие чудесные события.
улица Кондратюка 2
Дом на углу улицы Кондратюка и Останкинского переулка это дом, где завязывается детективная интрига книги Шеврикуки. Отвечал за этот дом домовой Пётр Арсеньевич, но пропал, оставив Шеврикуке артефакты и загадки, расшифровав которые он мог бы получить нечто необходимое для борьбы с Останкинскими отродьями — сущностям мешающими честным привидениям и домовым.
Петр Арсеньевич, домовой из углового строения на Кондратюка, был церемонным мухомором, отвязаться от него Шеврикука вряд ли бы смог. Люди дали бы Петру Арсеньевичу лет семьдесят с накатом, на улицы при публике он выползал с тростью, инкрустированной перламутром, летом носил чесучовые брюки и чесучовую же куртку, был почти лыс, имел седые усы и бородку клинышком, делавшую его отчасти похожим на умилительного дедушку, пребывавшего некогда всесоюзным старостой. Впрочем, Петр Арсеньевич относился к тому дедушке дурно. В Останкине Петр Арсеньевич считался домовым несущественным, когда случались посиделки, ему полагалось присутствовать лишь в прихожей. Что уж говорить про Совещания?
Совещания же домовых проходили в музыкальной школе на ул. Цандера, куда домомовые переехали после того как сломали их старый знаменитый дом с башенкой на Аргуновской.
улице Кондратюка 12 — дом Игоря Борисовича Каштанова
Дом 12 по улице Кондратюка это дом Игоря Борисовича Каштанова, журналиста и одного из акционеров волшебной бутылки водки кашинского разлива.
Как-то у склада стеклопосуды в Бескудникове Игорь Борисович увидел лошадь, которую лупил вожжами извозчик. Жалко стало Игорю Борисовичу животное и он купил эту лошадь за все деньги, которые волшебным образом оказались у него в кошельке. Вот что пишет про лошадь сам автор.
«В воодушевлении находился Игорь Борисович, долгие версты от Бескудникова до улицы Королева вышагивал он легко. Все вспоминал: нет ли у кого нынче либо на неделе дня рождения? Предположим, у Скорупы или у Добкина? Он лошадь преподнес бы в подарок. Но нет, торжества вроде бы ни у кого не намечалось. На Королева, у автомата, Игорь Борисович привязал лошадь к тополю, публика ходила смотреть на нее, пока Каштанов пил пиво и разговаривал. Но надо было найти животному крышу. Во дворе дома Игоря Борисовича на Кондратюка пустовал гараж, хозяин его за пятьдесят рублей в месяц согласился сдать помещение в аренду. Игорь Борисович достал лошади и пищу – купил сена и овса у служителей павильона животноводства на Выставке.
Сентиментальные чувства пробуждала в Останкине открывшаяся в Каштанове любовь к лошади. У иных наблюдавших, как Игорь Борисович расчесывает лошади гриву или выковыривает из-под подков сезонную городскую грязь, влажнели глаза. Хозяин гаража, где квартировала лошадь, уехал на пять лет в Бангладеш, доверив Каштанову надзор за помещением. И гараж стоял удивительно чистый, здоровый. В нем поселилась и собака Валентина Федоровича Зотова. Все были убеждены, что собака не переживет дядю Валю. Но она пережила. Лошадь как могла опекала осиротевшее животное. Лошадь и собака словно бы не имели кличек, все их называли – лошадь Каштанова и собака дяди Вали. Умная собака часами сидела у гаража, смотрела на мир открытыми глазами, возможно, желала рассказать свою историю и историю дяди Вали, но не могла. О слиянии чувств лошади, собаки и Игоря Борисовича Каштанова узнали в городе, они втроем стали достопримечательностью Останкина (в особенности после воспитательных публикаций писателя Мысловатого), смотреть на Каштанова с животными привозили детей.»
Улица Кондратюка 14 — дом дяди Вали
В доме номер 14 по улице Кондратюка проживал со своею собакой дядя Валя — один из главных героев, книги «Аптекарь». Каждый из нас наверное встречался в жизни с таким дядей Валей, героем всевозможных историй. По его же многочисленным байкам он воевал и на Финской, и Испанской, был на короткой ноге с Эйзенштейном, и Жуков подарил ему Олдсмобиль. И не поймёшь где кончается байка и начинается настоящая история. Вот так его описал сам Владимир Орлов в книге Аптекарь.
«Дяде Вале было под шестьдесят, он работал шофером, собирался на пенсию. В довоенном фильме шпик в котелке кричал полицейским, хватавшим революционера: «За яблочко его! За яблочко!» По общему мнению, дядя Валя был похож на того кричавшего, и иногда некоторые интересовались: «Ну как, дядя Валя? За яблочко его или как?» Дядя Валя посмеивался и говорил: «Но беда-то ведь небольшая, а?» » Дядя Валя добрый человек без особых замашек. Он лечит людей волшебной силой и помогает людям. Но и его губит абсолютная власть. Он продаёт свою душу и вешается с тоски на лыке в своём тайном бункере вырытым тайной силой тут, в доме 14 по улице Кондратюка.
Улица Цандера
улица Цандера 8 — Палата Останкинских Польз
Небольшой двухэтажный Дом на углу Кондатюка и Цандера (Цандера 8) — пожалуй самое важное Останкинское место в книге Аптекарь. После пивного автомата, конечно! Здесь, на первом этаже, находится первая аптека Михаила Никифоровича, которую закрыли после того, как её залила парикмахерская со второго этажа. Позже Михаил Никифорофич берёт здесь в «Ищущем центре проката» пылесос «Весёлые ребята». Сейчас здесь находится магазин Дикси.
А в книге Аптекарь здесь, на месте пункта проката, открывается грандиозный проект афериста Шубникова — «Палата Останкинских Польз». В этом центре обслуживания можно было получить любую услугу: от проката лошади до выдачи колёсного парохода «Стефан Баторий». Размах поражает! Вот что пишет Автор об этом:
«Через день без четверти два я встал из-за стола и пошел на улицу Цандера. И вот что я увидел: народ стремился к Палате Останкинских Польз. Шел и ехал. В служебное, кстати, время. Высаживали на углу Кондратюка путников лимузины с дипломатическими номерами, а сами отъезжали в поисках доступных стоянок. Уже на подходах к дому Шубникова привратники Палаты в костюмах, напомнивших о порохе Полтавы и Очакова, четверо из них имели и скунсовые шапки с конскими хвостами, приветствовали иностранных граждан, дипломатов и коммерсантов (один из них двигался с табличкой «Банко ди Рома», что возле ТЮЗа), возможно, впрочем, и прохиндеев. А многие на Цандера производили впечатление обычных московских зевак. Но разве могут быть не симпатичны наши простодушные ротозеи? Правда, это они сейчас зеваки, а потом как пойдут по воду да поймают в проруби щуку! Хотя что было вспоминать о щуке именно сегодня? И опять же прибывало к Палате немало людей с ожиданием в глазах: и нам достанется! Или: а вдруг разверзнется – и мы увидим?
Было известно, что на Цандера и Кондратюка возникли строения ломбарда, складов, депозитария имени Третьяковской галереи, просмотровых залов, управленческого модуля, еще чего-то, но народ давился у дверей исторической части Палаты, прежнего пункта проката. А для этой реликвии и двадцати гостей было достаточно. Но вмещались! Вмещались! И я вместился. Вместе с толпой внесло меня в огромный зал с поднебесным куполом, где можно было подвешивать маятник Фуко и убеждать в правоте Галилея и Коперника упрямцев, каких не тронули еще доказательства Исаакиевского собора. Да что маятник Фуко! Тут и вертолеты, казалось, могли блуждать от стены к стене.»
улица Цандера 7 — Землескрёб Шеврикуки
Домовой Шеврикука из одноименной книги Орлова — обычный останкинский домовой. Двухстолбовый. Это значит, что ему поручено следить за порядком только в двух подъездах длиннющего дома в Останкино. Сейчас это дом 7 по улице Цандера, а раньше он был домом № 14 по 5-й Ново-Останкинской улице которая проходит прямо через арку в нём.
Вот что пишет об этом сам Орлов.
“Домовым Шеврикука был приписан к зданию №14 по 5-й Ново-Останкинской улице. Дом этот тянулся (и нынче тянется), не перегибаясь в спине, почти от улицы Цандера до Аргуновской. От созидателей он получил почтительный титул «Дом-корабль», в обществе же назывался «Землескребом». Если бы нашлись умельцы и поставили дом №14 на попа, имелись бы основания считать его небоскребом. Но умельцы в ту пору добывали прокорм в Атлантик-Сити, Осаке, Абиджане, местные же труженики смогли лишь разложить новое останкинское жилище по земле, и Шеврикука получил в нем должность домового-двухстолбового. Название должности вывел, и, видно, натощак, какой-нибудь Почеши-Затылок или Раздолбай-Компьютер, задрипанный канцелярист с пятнами от фломастера на ушах, Шеврикуке скучно было его произносить. Хотя должность его и считалась на три степени выше пустячной.”
Улица Цандера 7к2 — Детская музыкальная школа
Прямо перед Землескрёбом Шеврикуки находится Детская музыкальная школа, куда перебрались домовые после сноса дома с башенкой на Аргуновской.
“Прежде, когда Останкино лишь переходило из полудачного состояния в городское, местные домовые собирались на Аргуновской улице в деревянном доме с башенкой. На первом этаже там были почта и сберегательная касса, на втором — жилищно-эксплуатационная контора. Ночью в помещениях конторы и сходились. А где же, полагали, еще? Но тот дом с башенкой снесли, а ЖЭКи, бывшие домоуправления, усовершенствовали, наградив их притом собачьими кличками — ДЭЗы и РЭУ. Ночью при ДЭЗах и РЭУ собираться отказались, иные робко, иные революционно, — неужели они проходят по ведомству эксплуатации жилья? (Раньше-то проходили и на каждое «цыц!» лапками дрыгать переставали.) Переругавшись, утихомирились с соблюдением достоинств и гражданских позиций и согласились собираться в детских музыкальных классах. Уж как бы при культуре. Тут, кроме классов, имелись и вестибюли, и учительские, и туалеты, и подоконники, и даже малый концертный зал. И потихоньку привыкли к тому, что именно здесь проходили теперь и ночные общения, и заседания клуба, и творческие отчеты домовых, и судилища, и деловые посиделки, и даже кутежи. Ревнители нравов поначалу протестовали: «Дети и кутежи — несовместимо!» — вынуждая желающих предаваться весельям в диетической столовой при ресторане «Звездный». Но в «Звездный» и по ночам забредали подгулявшие мужики и бабы, грубили домовым, и те решили, что покой и безопасность они обретут лишь в музыкальной школе. Но когда объявлялись деловые посиделки, все иные встречи по интересам с ними совмещаться не могли. Хотя посиделки и были простым толковищем, стенограммы на них не велись и резолюции не принимались.”
Детская площадка во дворе дома 5 по улице Королёва
Не вполне ясно где тогда была та детская площадка, на которой явилась героям Аптекаря берегиня Любовь Николаевна из бутылки водки кашинского разлива. Будем считать что детская площадка ровно эта, раз уж она она ближе всего к пивному автомату на улице Королёва.
Напомню как герои оказались на этой детской площадке. Мужчины в пивном автомате в решили выпить что-то покрепче пива и снарядили гонца за водкой в шестидесятый магазин рядом. На бутылку скинулись. И вот, когда уже солёные помидорчики были разложены на газете и бутылку уже хотели открыть, в зал вошёл участковый, а прямо под оком стояла бежевая машина из вытрезвителя, называемая в народе «Алло, мы ищем таланты». Пришлось перенести распитие на детскую площадку. Вот как описан этот эпизод в книге.
«Сорвали штемпель, дядя Валя держал стакан. И тут из бутылки вышла женщина. Бутылка и поначалу насторожила дядю Валю. В Останкине водка идет исключительно Московского ликеро-водочного завода, редко когда – Александровского. А тут на крышке было обозначено: Кашинский ликеро-водочный завод. Хотели дать в морду Грачеву, но тот справедливо пожал плечами – ходили бы сами. Кашинский значит Кашинский, лишь бы стакан был чистый. И все же нехорошее чувство возникло у дяди Вали. Сам он не стал открывать бутылку, а передал ее Михаилу Никифоровичу. И когда Михаил Никифорович открыл бутылку (а дядя Валя держал стакан рядом), из нее вышла женщина. А может, девушка. Женщина-то хрен с ней, но бутылка-то оказалась пустой. Никакой жидкости в ней уже не было. Игорь Борисович вздрогнул. А тут женщина, которая не просто стояла как человек, а плавала над детской площадкой, заговорила. Слова ее были примерно такие. Она, мол, раба человека, который купил эту бутылку. Все выполню, что он захочет, по любому желанию. Навечно будет так. И далее в этом роде. Дядя Валя ей возразил, что пошла бы она подальше, но пусть вернет при этом водку.»
Но, поскольку бутылка была куплена в складчину, то берегиня оказалась в акционерном владении. Из-за этого и произошли в Останкине небывалые события.
Улица Королёва
Улица Королёва 3а — Дом Альтиста Данилова
В Альтисте Данилове про дом Альтиста сказано только то, что в его доме жил домовой Бек Леонидович.
Имя ему присудили – Узбек Павильонович. Узбек Павильонович был сознательный доброволец, понимал, куда ехал, однако не смог удержаться и тайно привез с собой восемь жен, или восемь поклонниц, а может просто подруг. Любопытным он объяснял, что они нужны в павильоне для колорита. Никто их не видел, а только все говорили, что они глиняные и из них можно пить чай. Или есть плов. Или еще что-то делать. И что у них странный звук. Как от гуслей, только нездешних. Лет пятнадцать назад павильон перекрасили, посвятили его культуре, и Узбек Павильонович оказался в нем лишним. Его перевели в жилой дом по соседству, в Останкино. Потом – в другой. Потом – в третий. Этим третьим был дом Данилова, кооперативный.
Позже Бек Леонидович становится секундантом Данилова в его дуэли с его другом Кармадоном. Тот волнуется и Данилов его успокаивает:
…И оказались на месте поединка. «О Земля! О жизнь! О любовь! О музыка! Неужто – все?..» – возникло в Данилове, словно бы он находился еще в дороге. Пальцы Бека Леоновича, вцепившиеся в левую руку Данилова, вернули его к заботам.
– Успокойтесь, Бек Леонович, – сказал Данилов. – Вот мы и здесь. Будьте как на Третьей Ново-Останкинской… Можете ходить, можете парить, можете плавать… Глаза откройте… Вот и все…
То есть Данилов предлагает как бы чувствовать себя как дома… Но где же мог стоять этот дом? На 3-й Новоостанкинской нет подходящего дома (хрущёвки и дома 1978 года постройки). Но Владимир Орлов поселяет своих героев в реальном городе. Вот что рассказывает писатель в интервью «Останкино — место грозовое» Елене Алексеевой (газета «Звездный бульвар», апрель 2006 года, опубликовано в сборнике «Усы»).
У того же Грина сюжет развивается в условной среде. Я же воспитан на Гоголе, Гофмане. Как писал Николай Васильевич, необходимо «сочетание фантазии с дрязгом жизни». С дрязгом жизни, то есть с совершенно реальными приметами существования человека.Мне очень важно было существование моих персонажей в реалиях московского быта. И поскольку этот столичный район я хорошо знал, то и переселил альтиста Данилова из дома напротив Новодевичьего монастыря (где он в реальности и жил) в кооперативный дом ансамбля Моисеева на Цандера. Потом выяснилось, что Останкино — самое грозовое место в Москве.
И такой дом нашёлся! Это дом 3а по Улице Королёва. По воспоминаниям жителей это действительно дом Моисеевского ансамбля. И стоит он фактически на улице Цандера, но почему же Данилов говорит про Третью Ново-Останкинскую? Дело в том что эта улица раньше (точнее переулок), до постройки ул. Королёва шла не там!
Улица Королёва 5 — Пивной автомат
Пивной автомат в доме 5 по улице Королёва располагался в помещении где сейчас находится Сбербанк, а ранее находился ОВИР. Установить место мне помогла статья Добкина «Фантазии Орлова на фоне пивной». Это тот самый Добкин, кто одалживал альтисту Данилову денег на инструмент. Именно здесь находится центр мира Аптекаря. Здесь всё начинается, и здесь пересекаются все сюжетные линии.
Пивные автоматы не были пивными в полном смысле слова, а считались магазинами по продаже разливного пива. Поэтому в отличие от настоящей пивной, здесь нельзя было курить — кто же курит в магазине? Но зато мало кто обращал внимание, если посетители пили что-то еще кроме пива и приносили свои закуски. Пиво наливалось из автоматов, куда нужно было бросать пятнадцатикопеечные монеты. Многие такие пивные автоматы простояли до конца СССР. Вот что пишет сам автор.
«Читателю, коему хватило терпения следить за ходом останкинских событий, понятно, могла прийти мысль о том, что все житейские интересы моих знакомых были связаны исключительно с пивным автоматом. Да еще и с пивным автоматом именно на улице Королева. Это не так. Все мы работали. Кто где. И в иных зданиях и сферах были наши сердечные дела, наши коренные заботы и интересы. В автомат же в будние дни мы заходили ненадолго, чаще всего заскакивали туда в вечерние часы, когда вот-вот должна была появиться над оконцем кассирши валтасарова надпись «Пива нет» и печально прозвучать прощальные звонки. В выходные дни наши удовольствия продолжались дольше, впрочем, об этом уже было сказано. Тем более что полагалось отдохнуть, прежде чем волочить сумки и рюкзаки домой. Я не оправдываюсь. Но где нам еще можно было встретиться со знакомыми, давними и случайными, постоять просто так в шумной компании, ни о чем не думая или, напротив, именно думая о существенном? Где еще можно было дух перевести? Где дать душе отдохновение после суеты, страстей, бед, хлопот и радостей летящей жизни? Не за решением же шарад и плетением входящего в моду макраме! И не было у нас в Останкине никакого мужского клуба. Вот мы и переводили дух на Королева, пять.»
Альтернативная пивная «Кресты» в Мурманском проезде
Пивной зал от столовой №7 Дзержинского треста столовых находился относительно далеко от Останкинских мест, у Крестовского путепровода в Мурманском проезде. Пользовался популярностью у рабочих расположенного рядом завода «Калибр» и местных жителей которые называли её «Шайбой». Причём удивительно, что находился этот «гадюшник» прямо напротив детского сада. По воспоминаниям старожилов там было достаточно грязно, о чем свидетельствует и фото из журнала «Огонек» №12 март 1989 года.
Орлов пишет в Аптекаре об этой пивной как о запасной, когда не работают другие пивные.
Кто-то сказал, что, наверное, сегодня в городе вообще нет пива. Разведчики отправились в павильон у Крестовского моста, или в «Кресты». Там давали не только пиво, но и креветки.
…
Я позвонил Михаилу Никифоровичу. В квартире Михаила Никифоровича трубку не подняли. Не обнаружил я Михаила Никифоровича и в аптеках. «Может, у него отгул? — предположил я. — Может, он в „Крестах“? Или в Останкинском парке? Или на Выставке?»
…
И в Останкинском парке пивом теперь не торговали. А на Выставку пиво не завезли по причине недомоганий водителей пивных цистерн.
В «Крестах» стоял Михаил Никифорович. И были там многие останкинские жители. Всем им я пожал руки.
Час стояли, наверное, мы еще в «Крестах». Рассуждали о футболе, сравнивали Блохина и Шенгелию. Сошлись на том, что Шенгелию через два сезона забудут. Потом отправились по домам в Останкино. Ждали трамвай, и тут дядя Валя не выдержал и проворчал в сердцах, что хоть бы автомат на Королева надо эту Любовь Николаевну заставить открыть, доколе ж она будет издеваться над народом!
Пивной зал в отличие от детского сада не сохранился и долго ещё был видны его останки.
Характерно, что к концу советской власти из пивных автоматов совсем пропали кружки. Пили из пакетов, банок, а совсем предприимчивые откручивали стеклянные плафоны в подъездах. Впрочем ещё Митяев пел про то, в чем иногда таскали пиво:
Но в пакетике прозрачном дырка у меня
И все время утекает пиво из него.
Как выглядела публика и обстановка пивном автомате в 1991 году можно представить посмотрев кусочек передачи Владимира Молчанова «До и после полуночи». Снимали этот сюжет по воспоминаниям в пивной на улица Милашенкова в пивной при Останкинском пивзаводе.
Улица Королёва 7 — Дом Аптекаря Михаила
Аптекарь Михаил Никифорович Стрельцов, пожалуй центральный герой книги, жил в однокомнатной квартире на ул. Королёва дом 7. По решению акционеров бутылки сюда же переехала и берегиня Любовь Николаевна, а Михаил Никифорович из скромности поначалу спал в ванной. Здесь Любовь Николаевна поселила фиалки, с которыми была тесно связана, как, впрочем, и со всей природой. Отсюда же она убежала в общежитие на ул. Кашёнкин луг.
улица Королёва 15 — Останкинская Башня
Долгое время Останкинская была самым высоким зданием если не мира, то Европы. Сначала башню хотели поставить в Новых Черёмушках и даже одну из Улиц назвали Телевизионной. Но построили башню в Останкине на месте питомника напротив дворца Шереметьева.
Башня проткнула жизнь старой окраины и она стала ориентиром для всей Москвы. А может и для всей страны. Даже сейчас башня построенная архитектором Никитиным по совершенно новым технологиям и принципам кажется вполне современной. Стоящая на зыбкой болотистой почве на огромной, тонкой плите она стала иглой, которой шили новую жизнь.
Герои Останкинских историй постоянно оглядываются на неё, по ней сверяют земную жизнь как по стрелке. А альтист Данилов выбрал эту башню как любимое место для полетов в своей демонической сущности.
“Данилов набрал высоту, отстегнул ремни и закурил.
Курил он в редких случаях. Нынешний случай был самый редкий.
Под ним, подчиняясь вращению Земли, плыло Останкино, и серая башня, похожая на шампур с тремя ломтиками шашлыка, утончаясь от напряжения, тянулась к Данилову.
Данилов лежал в воздушных струях, как в гамаке, положив ногу на ногу и закинув за голову руки. Ни о чем не хотел он теперь думать, просто курил, закрыв глаза, и ждал, когда с северо-запада, со свинцовых небес Лапландии, подойдет к нему тяжелая снежная туча.
В Москве было тепло, мальчишки липкими снежками выводили из себя барышень-ровесниц, переросших их на голову, колеса трамваев выбрызгивали из стальных желобов бурую воду, крики протеста звучали вослед нахалам таксистам, обдававшим мокрой грязью публику из очередей за галстуками и зеленым горошком. Однако, по предположениям Темиртауской метеостанции в Горной Шории, именно сегодня над Москвой теплые потоки воздуха должны были столкнуться с потоками студеными. Не исключалась при этом и возможность зимней грозы. Данилов потому и облюбовал Останкино, что оно испокон веков было самым грозовым местом в Москве, а теперь еще и обзавелось башней, полюбившейся молниям. Он знал, что и сегодня столкновение стихий произойдет над Останкином.”
Пруд у Телецентра на улице Королёва
Останкинский пруд — еще одно волшебное место, где происходили Останкинские чудеса. В Аптекаре на берегу этого пруда ушлые Шубников и Бурлакин показывали представление с очеловеченным ротаном Мордарием.
«К зрелищам здесь привыкли. То станут доставать утопленника из останкинских вод. То пройдет регата ребячьих яхт, и родители на берегах возрадуются. То явятся к пруду, а это уже не пруд, а река Миссисипи, или голубой Дунай, или Венский лес, или отроги Карпатских гор, ковбои, мечтающие о Роз-Мари, либо красотки кабаре, либо драгуны, либо цыгане при бароне-путешественнике, либо хлопцы с гуцульскими трубами в руках, и засуетятся операторы, готовя угощения для цветных экранов.
Ничего странного не было и в играх на пруду воспитанного Шубниковым ротана Мардария.»
А позже, войдя во вкус, Шубников пренёс сюда бразильский линкор «Ду Насименту», который уже готов был стрелять по домам и детским садам. Всё кончилось хорошо, а пруд и сейчас любимое место для прогулок местных жителей.
Улица Аргуновская
Домик с башенкой на Аргуновской.
Домик с башенкой на Аргуновской, не сохранился. Это место где собирались домовые появился впервые в рассказе Вл. Орлова еще до создания цикла Останкинских историй в рассказе “Что-то зазвенело” еще в 1972 году. Позже именно в этот домик приходит альтист Данилов на собрание домовых, поскольку приписан к ним как полудемон. В Вот как описывает этот домик сам Владимир Орлов в первом рассказе.
“ЖЭК занимал второй этаж дома дачного вида да еще с башенкой, на Аргуновской. Вела туда очень крутая и высокая лестница, и только здоровый, спокойный и непьяный человек мог попасть в ЖЭК на работу и на прием. Домовых, понятно, лестница не пугала. Под ЖЭКом, на первом этаже, была почта, и одинокий телеграфный аппарат стучал там всю ночь, нисколько не мешая Ивану Афанасьевичу и его приятелям.”
Сам писатель считал этот домик наследством от дач, что были в Останкине. Но это наследство Пушкинского студгородка, который простоял тут до 70х годов. Пушкинским городок назвали так как всё Останкино в 1937 году переименовали в Пушкинское.
Формально в это название сохранялось до 1960х. Пушкинский студгородок был построен в 1930х годах для расселения студентов, жилья для которых не хватало. После войны, многие студенты не вернулись, и заселялся уже другой народ, студенческий городок стал обычной слободкой на окраине Москвы. Бывшие студенты, оставшиеся в живых, их дети и жены, вернувшиеся из эвакуации, вновь селились в этом городке, но уже в качестве нужных Москве специалистов, прошедших стажировку на войне, и согласных на ограниченные права жителя “бидонвиля”.
Домики Пушкинского студгородка — это длинные бараки, но к ним была построена инфраструктура и сервис:
- Дешевая столовая, магазинчик, крошечная амбулатория на 30 кв. метров, детский сад в половине нижнего этажа одного из бараков.
- Повсеместные склады, по всему городку, под общественные дрова для комнатных дровяных печек
- Множество спортивных площадок, почти у каждого барака, -под волейбол, турники, городки. Спортинвентарь выдавался любому, под паспорт, имеющему прописку в городке.
- Общественные выгребные туалеты на 6М+6Ж мест , с прилепившимся к нему выгребным ящиком для помоев.
- Гараж под два грузовика, для подвозки инвентаря и различных грузов.
- Возведенные, чуть позже, две семилетние школы с торжественной площадкой для приема в пионеры и зоологическим участком для школьного природоведения, и конечно, библиотека с читальным залом в старой избе, сооруженной, по видимости, еще в позапрошлом веке.
- Домоуправление и почта, — также находящиеся как раз в доме с башенкой.
Дровяной склад в Останкино
На Старомосковской (сейчас Аргуновской) на месте сквера на ул. Королёва находился дровяной склад. До 1950х годов Москва топилась дровами и во дворах старых домов еще долго сохранялись дровяные сараи. Владимир Орлов вспоминает в книге “Аптекарь” про свой первый дом в Напрудном переулке и дровяном отоплении:
“А в прежний, живой Напрудный возвратили меня воспоминания об огне и печи. Напрудный моего детства был обычным московским переулком с домами в два и три этажа, деревянными и кирпичными, с судьбою в столетия, с флигелями в зелени во дворах, с земляными, позже — асфальтовыми тротуарами, с травой и пылью летом, с сугробами — зимой, горластый, радостный, со множеством кое-как одетых детей, с их играми в войну, в дочки-матери, в штандор повсюду — на лестничных клетках, на чердаках и крышах, на тротуарах, с одним футбольным мячом на всю ребятню, с патриотизмом дворов, с соседством легендарно-разбойных Солодовок, со звоном трамваев в отдалении. Здесь все знали друг про друга. Здесь бранились, дрались, но и не оставляли одних в горестях. Напрудный переулок, населенный людьми разных дел и судеб, был из тех, что и делали Москву «большой деревней». Такие переулки я встречал в Дмитрове, в Угличе, в Ярославле, на енисейском берегу и в Кашине. При всех бедах и несогласиях нашей земли это были переулки общего житья и даже несуетного уюта. Отчего им не быть больше? Пусть бы стояли и жили со всеми приобретенными столетием удобствами…
У каждой квартиры на задних дворах Напрудного были дровяные сараи. Хранилась там всякая всячина, чаще и вовсе ненужная и необъяснимого происхождения. Летом в сараях спали. Для жильцов второго и третьего этажей сараи служили и подполами. Но все же они были дровяными сараями. Дрова по ордерам выдавали в Самарском переулке. Дважды в год с матерью мы сопровождали свои кубометры, доверенные возчику, по Самарскому и по Третьей Мещанской. Случалось, нанимали пильщиков. Но чаще пилили и кололи сами. Отец со своими костылями в пильщики не годился. Да и приезжал он с работы под утро. Пилить и колоть я никогда не отказывался, а вот когда посылали в сарай за охапками дров, ворчал. Именно из-за пустячности занятия. Оно всегда чему-то мешало — то играм, то книгам, то урокам. Но усаживался у открытой печи следить за огнем и забывал о ворчаньях, вчерашних и завтрашних.
Я и теперь вижу тот огонь и себя у печи зимой, возможно, пятидесятого года. Я сижу на низенькой скамье, вместившейся в узость между печью и сундуком от бабки с дедом. В руке у меня малая кочерга, загнутый стальной стержень, похожая на крюк, какими мы цеплялись за полуторки и трехтонки. Я постукиваю кочергой по поленьям, следя за тем, чтобы они горели ровно, а угли от них утеряли голубые огни одновременно. Рядом стоит таз для головешек, но головешек не должно быть. Иначе ты плохой хозяин и плохой кочегар, скверно подбирал поленья в сарае и в один глаз, зевая, следил за огнем. Стыдно было бы перед матерью, которая все умела и успевала. Случалось, конечно, хватал дрова в спешке и в темноте, попадались поленья с несоответствиями — сухие и сырые, от разных пород, плотные и трухлявые. Но и тогда можно было топить так, чтобы не осталось головешек и тепло не вылетало в трубу. Каждой спичке в доме в ту пору вели счет. Но вот поленья потрескивали, в трубе гудело весело и с удалью, и тогда можно было, перемещая кочергой поленья или просто переворачивая их с боку на бок, смотря по тому, какие у них были кривизна, кора, сучки, вызывать в печи огненные картины и действия с перетеканиями, а то и с борьбою языков огня, со вспышками, с разлетами искр, со сменами мелодий печного гуда. Было хорошо, от доброго жара краснело лицо, мороз за стеклами в крещенских узорах прогревался августовским солнцем, а в печи перед тобой происходили сражения людей или стихий, борение волшебных сил, тебе неведомых, однако всегда одолевали силы, покровительствовавшие нашему дому, матери, отцу, мне. А может быть, и оберегавшие нас. Благие дни детства, спасибо им! Их фантазии, грезы, видения в рисунках печного огня зимней Москвы существуют во мне и теперь, противятся черному и серому, зябкости горьких туманов!..”
Первая Останкинская улица
Первая Останкинская улица 1а — Пончиковая
Пончиковая в Останкине около трамвайного круга стоит на этом месте очень давно и любима не только местными жителями. Владимир Орлов поминает её несколько раз. В «Альтисте Данилове» главный герой магически находит здесь мужчину, которому необходимо срочно выпить.
«Мужчина был виден плохо, Данилов включил изображение, осмотрел мужчину и заглянул ему в душу. Оказалось, что мужчина этот, только что выпивший стакан кофе и съевший горячий мнущийся пончик, приехал сюда троллейбусом из больницы и должен был теперь пересесть на трамвай. В больницу же его вызвали утром неожиданно и сказали, что отец его находится на грани жизни и смерти, спасти его может только операция, и то, если ее делать теперь же, а не через час. В полубреду больной от операции отказывался, и сын его написал расписку, разрешая операцию, с таким чувством, словно сам сочинял отцу смертный приговор. Потом он сидел три часа внизу и ждал. Операция прошла удачно, но жизнь отца все еще оставалась в опасности. Мужчине и раньше было нехорошо, а теперь, когда напряжение спало, его била нервная дрожь и тошнило. Тогда он подумал: «Сейчас бы стакан водки – и все!» Мысль эту Данилов понял.».
По словам самого Владимира Орлова этот эпизод случился с ним в жизни. Причём сразу после написания этого эпизода.
«Я, когда писал «Альтиста», думал, что финал будет более драматический. Но у меня вдруг начало всё совпадать: я главу напишу, а потом с этим персонажем в жизни произойдёт совершенно такая же история. Я испугался и сделал нейтральную концовку. Так бывает. Нечасто, но случается. Как-то я написал эпизод, который потом со мной и произошёл. Отцу сделали операцию. Причём там по жизненным показаниям гарантий не было никаких, и я даже расписался где-то. Меня попросили поболтаться где-нибудь часов пять, в шашлычную сходить, ещё там чего-нибудь, чтобы отвлечься. Ну, вроде операция прошла нормально. Еду я из Измайлово в Останкино на трамвае. На Каланчёвке пересадка. Стою и думаю: «Вот бы сейчас стакан водки». И тут ко мне подходит человек и, стесняясь, начинает говорить: «Понимаешь, не могу пить один». Наливает мне стакан водки. Я выпиваю и машинально так смотрю на этот стакан. А он мне: «Всё, больше вы и не хотели». И привет, я в свой трамвай сел, а он – в другую сторону. А у меня этот эпизод уже в «Альтисте» был написан. Именно так и был написан!”
В “Аптекаре” Михаил Никифорович встречает у пончиковой дядю Валю идущего со спутницей, с которой он познакомился на Плешке, идущего с лыжной прогулки, но стесняющийся сказать о том, что они ели пончики. Их выдаёт сахарная пудра.
Совсем недавно, после «Ночи длинных ковшей», когда под снос попали многие палатки Москвы, нависла угроза и над пончиковой. Но общественности удалось её отстоять и она всё ещё стоит на своём месте.
Останкинский Парк
Плешка
Танцевальной площадка в глубине Шереметьевской дубравы появилась вместе с парком имени Дзержинского в 1932 году. Точнее площадки было две. Большая танцверанда и эта малая в глубине дубовой рощи, больше похожая на плешинку среди старых деревьев.
На танцы в Останкино съезжались жители не только жители окрестных Московских районов, но и деревенских домишек Марфино, Владыкино и забытого Кашенкиного луга. Но время шло. Танцоры старели, а популярность танцплощадок падала. И к 1980м годам площадки превратились в «Клубы кому за… много» . В Аптекаре вот такой клуб описан.
«Лебединая площадка, или Лебединое игрище, или Лебединая стая, или даже Лебединое озеро, а по мнению посторонних прохожих, благополучных и семейных, склонных к тому же к банальностям, просто Плешка, была в Останкине местом знаменитым и согретым жизнью.
Здесь, в Шереметевской дубраве, на аллее, тропинки к которой вели от детского пруда с лодками и каруселями, от беспечной возни и визга, мимо шашлычной, бильярдной и читальни, в сухую погоду, в милые летние дни, да и по весне и осенью, сходилось изысканное общество – все более люди бывалые и пожившие, часто и пенсионеры, бобыли и бобылихи, натуры неуемные, неспокойные и с затеями, в надежде устроить или изменить жизнь или хотя бы в компании и в беседе усладить душу мадерой, вермутом розовым и танцем. И уж точно – одолеть одиночество. Там музыка играла, магнитофон или баян, там водили хороводы или коварно сокрушали сердца расположенных к тому дам в роковых фигурах танго, там грезили в вальсах и играли в ручеек, там под гитары и мандолины басы тигриных тембров исполняли песни легендарного магаданца Вадима Козина и крымского кенара Евгения Свешникова, там чаще всего утомленное сердце нежно прощалось с морем, впрочем, без досад и после взаимных удовольствий. Однако порой возникали там и лебединые мелодии судеб. «
Лыжная база
Лыжные прогулки были и остаются популярным хобби у москвичей. В Останкинском парке до сих пор зимою прокладывают лыжню, и здесь до сих пор можно взять напрокат лыжи на Лыжной базе полной воспоминаний о прогулках и школьных занятиях физкультурой. Но для останкинских привидений место это обладает особой важностью. Вот что пишет об этом Владимир Владимир Орлов в Повести Шеврикука:
“Зимой останкинские привидения и призраки квартировали в Ботаническом саду, в Оранжерее, а в летние месяцы перебирались в Останкинский парк, под крышу лыжной станции или лыжной базы, что к западу от Потехинской церкви.
Лыжная база в Останкине, как вы знаете, на вид простой сарай, и не более того. Не дровяной, естественно, сарай, а протяженное сооружение, с украшениями из досок по фасаду, в начале века в нем могли бы содержать летательные аппараты Уточкина и Заикина. Но все равно сарай. Зимой там было шумно, пахло лыжной мазью и гуталином для тупоносых ботинок, но непременно и снегом, и ветром, наигравшимся в белых следах, и замерзшими лапами елок, а ближе к весне – и талой водой, и щеки милых лыжниц там розовели, и смех их звучал, и шел пар от титана с кипятком и серебристого бака с цикориевым кофе. Я более уважал снежные дороги в Сокольниках, но нередко бывал на лыжной станции и у себя, в Останкине.
А в апреле ее запирали на замок, и она впадала в летние сны. Это для людей. А привидения, призраки и иные личности, о которых здесь не время говорить, но, может, и придется, из Оранжереи, не скажу, что все с удовольствием, перебирались на лыжную базу. В свои Апартаменты. Работники, забредавшие летом в прохладные недра сарая, чтобы убедиться, все ли в порядке, ничего, кроме стеллажей со спортивным инвентарем и обувью, столбов со скамейками, не наблюдали. Все было в порядке, и, конечно, стоял в помещении неисчерпаемый и вкусно-черный запах лыжной мази. Лишь одной из уборщиц каждое лето мерещились в неосвещенньх углах мерцания шелковых платий и слышались дальние дивные голоса. Один из них как-то явственно пропел: «Было двенадцать разбойников и Кудеяр атаман». И смолк. Уборщица, докладывая о видениях, ни на чем никогда не настаивала, не просила о прибавке к зарплате, а только мечтательно улыбалась. Начальники ее ворчали, находя объяснения ее видениям в том, что вблизи лыж и ботинок завелась моль и порхает, или грызуны, или даже летучие мыши и надо принимать меры. Однако сезон следовал за сезоном, а дивные звуки слышались, и шелк шуршал и мерцал.”
